9-го мая 1945 года над Советским Союзом отгремели праздничные салюты — Великая Отечественная война, которая длилась четыре долгих года, наконец-то закончилась. Постепенно страна приходила в себя и возвращалась к мирной жизни. Однако для органов государственной безопасности наступившее послевоенное время рабочего облегчения не принесло: предстояла огромная и сложная работа по разбирательству с лицами, которые в той или иной мере сотрудничали с немецкими оккупантами...
Сегодня существует расхожее мнение о том, что все эти люди, плюс наши военнопленные, освобождённые из немецких лагерей, подвергались жестоким репрессиям со стороны Советской власти — якобы их в массовом порядке без суда и следствия расстреливали или отправляли в ГУЛАГ на длительные лагерные сроки.
Поначалу, во времена холодной войны, подобного рода утверждения муссировались в эмигрантской литературе, а потом они были подхвачены уже некоторыми отечественными историками на антисоветской пропагандисткой волне, пришедшей в нашу страну в годы перестройки. Как же всё обстояло на самом деле?
Кто есть кто?
По данным историка В.М.Земскова, к началу 1946 года из Германии и других западных стран было репатриировано 4 199 488 советских граждан ( 2 660 013 гражданских и 1 539 475 военнопленных), по самым разным причинам оказавшихся во время войны за пределами Родины — кто-то был в плену, кого угнали на работы в Германию, ну а кто-то ушёл с немцам сам, по доброй воле. Все они проходили проверочные мероприятия в специальных фильтрационных пунктах и лагерях НКВД. Как следует из архивных материалов, после нескольких месяцев проверки свыше 80% репатриированных были отпущены домой или вновь призваны в ряды Советской армии. А вот порядка 1,76% гражданских лиц и 14,69% бывших военнослужащих были задержаны органами госбезопасности для дальнейшего разбирательства как установленные немецкие пособники.
Что же получается? А получается то, что ни о каких массовых бессудных репрессиях не может идти и речи! Как показывает практика, сотрудники НКВД-МГБ старались разбираться с каждым человеком персонально, и разбираться строго по существовавшим на тот момент законам. Конечно, нельзя отрицать того, что часть невинных людей во время проверок всё же пострадала. Особенно это касалось наших солдат, побывавших в немецком плену Увы, в те времена само отношение к бывшим пленным было далеко не самым лучшим, и одно время сам факт сдачи в плен рассматривался как прямое доказательство измены Родине.
Кроме того, не все должностные лица, призванные проводить проверки, добросовестно относились к выполнению своих обязанностей, а порой и просто занимались подтасовкой рассматриваемых дел, дабы сделать себе карьеру на «разоблачённых изменниках».
К сожалению, подобного рода карьеристы в правоохранительных органах, наловчишиеся ломать людские судьбы, нередко попадаются и в наше время!
Тем не менее, повторю, что никакой целенаправленной политики советского государства, направленной на организацию массовых репрессий в отношении репатриантов не было.
Касалось это, как не удивительно, и тех, кто сотрудничал с нацистами...
Несколько слов о самой системе розыска государственных преступников. Как указывает в своей известной статье «Особенности уголовных процессов над нацистскими пособниками в СССР в 1944—1987 гг.» израильский учёный, доктор Арон Шнеер:
«С началом освобождения от нацистов Красной армией советских территорий стали известны совершённые ими и их местными пособниками преступления.
Первым документом, направленным на борьбу с ними, стал изданный после начала контрнаступления под Москвой приказ Народного комиссариата внутренних дел от 12 декабря 1941 года. Он назывался „Об оперативно-чекистском обслуживании местностей, освобождённых от войск противника“. В обязанности НКВД вошли: установление и арест предателей, изменников, тех, кто состоял на службе у оккупантов. 16 декабря 1941 года была издана директива НКВД СССР, в которой городским и районным отделам НКВД на освобождённых территориях ставилась конкретная задача — выявить и арестовать пособников гитлеровцев, которые способствовали в зверствах.
2 ноября 1942 года для расследования злодеяний нацистов и их пособников Указом Президиума Верховного Совета СССР была создана Чрезвычайная Государственная Комиссия. На освобождённой территории создавались городские, районные, областные и республиканские чрезвычайные комиссии. В их работе принимал участие и следователь органов безопасности. Комиссия собирала сведения о преступлениях, совершённых нацистами и их пособниками во время оккупации».
Однако система розыска действовала не только на бывших оккупированных территориях, но и на остальной части страны, ибо военные преступники старались укрыться от возмездия в самой глубинке, подальше от мест преступления. Они буквально расползались по всему Советскому Союзу под видом репатриантов, бывших пленных, демобилизованных и раненых бойцов Красной Армии и т. д.
Сразу после войны к выявлению предателей были подключены все без исключения территориальные управления Министерства государственной безопасности (МГБ), образованного в 1946 году. Авторы капитального исторического исследования «Смерш — «смерть шпионам»» Клим Дегтярёв и Александр Колпакиди пишут по этому поводу:
«Организация, формы и методы розыска государственных преступников регулировались приказами и указаниями НКГБ-МГБ СССР. Приказом НКГБ СССР № 00252 была введена в действие Инструкция по учёту и розыску агентуры разведывательных, контрразведывательных, карательных и полицейских органов, воевавших против СССР стран, предателей, пособников, ставленников немецко-фашистских оккупантов. Согласно данной инструкции, в МГБ был создан централизованный учёт всех государственных преступников, ранее разыскивавшихся НКГБ и ГУКР „Смерш“...
Основанием для взятия на учёт таких лиц служили проверочные агентурные данные, показания свидетелей, заявления советских граждан, трофейные документы и иные материалы. Основная тяжесть розыска легла на плечи сотрудников 4-го управления МГБ. Другие подразделения органов госбезопасности подключались по мере необходимости или если на подконтрольных им объектах обнаруживался подозрительный человек».
Для облегчения нелёгкой поисковой работы приказом Министра государственной безопасности СССР Сергея Игнатьева в 1952 году была составлена так называемая «Синяя книга», содержавшая массу ценных сведений о личностях предателей Родины. Официально книга именовалась «Сборник справочных материалов об органах германской разведки, действовавших против СССР в период Великой Отечественной войны 1941—1945 г.г.»
В специальном приказе министра, отданном всем территориальным управлениям МГБ, в частности, указывалось:
«В сборник включены проверенные данные о структуре и деятельности центрального аппарата Абвера и Главного Управления Имперской Безопасности Германии — РСХА, их органов, действовавших против СССР с территории сопредельных стран, на восточно-германском фронте и на временно оккупированной территории Советского Союза.
...Материалы сборника используйте в агентурной разработке лиц, подозреваемых в принадлежности к агентуре германской разведки и в разоблачении на следствии арестованных немецких шпионов...».
Розыск государственных преступников продолжил и образованный в 1954 году Комитет государственный безопасности — КГБ. Непосредственно розыском в этом ведомстве занималось 2-е (контрразведывательное) управление, созданное на базе бывших 4-го и 5-го управлений МГБ.
В пассиве и в активе
Сотрудники госбезопасности делили коллаборационистов как бы на две категории. Первые — это так называемые пассивные пособники. Речь идёт о тех, кто пошёл на услужению к врагу либо по принуждению, либо от безвыходного положения, либо по каким-то иным объективным причинам. А вот вторые — это активные предатели, которые вместе с немцами зверствовали на оккупированной территории или дослужились у нацистов до высоких чинов.
К пассивным изменникам главным образом причислялись люди из обслуживающего персонала различных немецких учреждений (переводчики, уборщицы, врачи, медсёстры, рабочие и т.д.). Волею судьбы оказавшись на оккупированной территории, они, чтобы элементарно выжить, были вынуждены пойти работать на оккупантов. И действительно, какой, к примеру, выход был у многодетной матери, если она ради пропитания своих детей нанялась уборщицей в немецкую комендатуру? Или у простого крестьянина, коего оккупанты под страхом жестокого наказания заставляли сдавать выращенный урожай на нужды германской армии?
Как заметил по этому поводу историк из Великого Новгорода Борис Ковалёв, оккупация уже сама по себе толкала мирных жителей на ту или иную форму сотрудничества с врагом.
Ещё к этой категории «вынужденных» пособников относили рядовых полицаев, солдат власовской армии, не запятнавших себя активной службой врагу и не участвовавших в злодеяниях нацистского режима. Сюда же причислялись и «добровольные помощники» немецких вооружённых сил (в сокращённом немецком варианте «хиви»). Речь идёт о тех наших военнопленных, которые в силу бесчеловечных условий немецких лагерей соглашались идти на различные работы во вспомогательные подразделения вермахта — они служили в немецких воинских частях шоферами, поварами, механиками, просто подсобными рабочими.
Дело одного из таких «хиви» сегодня хранится в фондах Государственного архива Нижегородской области.
Это некий Д.Ф. Недорезов, бывший красноармеец, попавший плен летом 1941 года. Через два года, в апреле 43-го, в качестве «хиви» немцы завербовали его в Гатчинском лагере для военнопленных под Ленинградом — Недорезов стал служить механиком по ремонту машин в 24-ой немецкой дивизии. Вместе с солдатами этой дивизии он был пленён нашими войсками во время капитуляции германской Курляндской группировки в Прибалтике.
Вот что он рассказал о себе на допросе в советской контрразведке:
«ВОПРОС. Расскажите содержание обязательства, которое Вы давали и подписывали немцам при вступлении в немецкую армию?
ОТВЕТ. Весь текст данного мною немцам обязательства я теперь по памяти не восстановлю, но помню, что в обязательстве было указано: «Я, русский военнопленный, вступая добровольно в немецкую армию, обязуюсь честно служить в немецкой армии и добросовестно выполнять все указания немецкого командования». Данное мной обязательство я, находясь в немецкой армии, честно выполнял...
ВОПРОС. Какое Вы получали довольствие, находясь в немецкой армии?
ОТВЕТ. В немецкой армии я получал довольствие наравне с немецкими солдатами, хлеба 700 гр., 200-150 гр. масла, кофей, колбасу, иногда мёд, это утром и вечером, а днём горячий обед из общей кухни с немцами. Кроме того за службу в немецкой армии нам платили денег 27,5 марки в месяц, на которые получали продукты дополнительно к пайку и другие необходимые вещи.
ВОПРОС. Как вы были обмундированы?
ОТВЕТ. Мы были обмундированы в форму немецкого солдата, как-то: в ботинки, немецкую суконную шинель, в суконный френч, брюки, в немецкую пилотку и нательное бельё...
ВОПРОС. Какое оружие было на вооружение немецкой авточасти, в которой Вы добровольно служили?
ОТВЕТ. У нас на вооружении немецкой части были винтовки пулемёты, другого оружия у нас не было...».
Как же наши власти поступали с такими людьми? Гражданских лиц после дополнительной проверки обычно сразу отпускали домой. Правда, при этом их ставили на особый учёт и внимательно следили за их дальнейшей жизнью. Мало того, специальными циркулярами и всевозможными закрытыми партийными постановлениями этих людей не разрешалось повышать по службе, им вообще всячески препятствовали в осуществлении любого рода служебной карьеры. К примеру, по этому поводу в 1947 году на 29-ом пленуме Горьковского обкома ВКП (б) даже специально поднимался вопрос. Так, один из участников пленума в своём выступлении отметил следующее:
«Бдительность у нас ещё не стала важнейшим законом всей нашей работы, ещё не стала повседневным правилом поведения каждого работника, каждого коммуниста как на службе, так и в быту. До сего времени на наши заводы и предприятия, в советский аппарат и в другие учреждения берут непроверенных людей и этим вредят нашему государству...».
Выступавший как раз имел в виду тех наших граждан, кого во время войны уличили в сотрудничестве с немецкими оккупантами...
С одной стороны, несправедливость такого положения дел была очевидна — человек вроде бы формально не осужден и потому никто не должен ему мешать нормально трудиться и жить. Но с другой стороны, надо понять и жестокую логику того времени.
Страна, едва закончив одну войну, тут же окунулась в новое противостояние, теперь уже на фронтах холодной войны. А это противостояние в любой момент могло обернуться настоящими боевыми действиями. В таких условиях любой бывший пособник нацистов автоматически рассматривался как потенциальный представитель «пятой колонны».
И действительно, кто мог дать гарантию, что человек, давший слабину в Великую Отечественную, не может аналогично поступить уже в новой войне? А что будет, если при этом он будет занимать важный и ответственный пост в нашем государстве?
Да, ситуация сложилась очень спорная и неоднозначная, её можно критиковать и осуждать. Но всё же, повторяю, своя логика здесь есть, и её просто обязан учитывать любой исследователь прошлого. Иначе мы никогда не поймём ход нашей и без того непростой отечественной истории...
Что же касается военных — власовцев и «хиви», то их обычно судили по части первой 58-ой статьи тогдашнего Уголовного Кодекса — государственное преступление, совершённое советскими военнослужащими. Ведь согласитесь, что осужденные не просто согласились сотрудничать с врагом, выйдя из лагеря военнопленных, но ещё и одели чужую форму, получили в свои руки оружие и дали клятву на верность нацистской Германии. А это, как ни крути, есть прямое нарушение советской воинской присяги!
Впрочем, сроки по тем временам власовцам обычно давали небольшие — от пяти до шести лет. Да и то, в большинстве случаев их отправляли вовсе не за колючую проволоку в ГУЛАГ, а на всевозможные народные стройки, включая сюда и восстановление разрушенного войной хозяйства. Жили они в спецпоселениях, где нередко пользовались полной свободой передвижения.
Вот характерное свидетельство живущего в Карелии писателя и краеведа Е.Г. Нилова:
«Власовцев привезли в наш район вместе с военнопленными немцами и разместили их в тех же лагерных пунктах. Странной был у них статус — и не военнопленные, и не заключённые. Но какая-то вина за ними числилась. В частности, в документе одного такого жителя значилось: «Направлен на спецпоселение сроком на 6 лет за службу в немецкой армии с 1943 по 1944 год рядовым». Но жили они в своих бараках, за пределами лагерных зон, ходили свободно, без конвоя».
Примерно такую же картину довелось наблюдать и советскому журналисту Юрию Сорокину, который ребёнком в 1946 приехал в Кузбасс, куда его мать завербовалась на работы в шахты. Здесь же работали и те, кто был признан изменником Родины:
«Жили власовцы по тем временам с излишеством, по два-три человека в комнате 12-15 кв. метров. После нашего приезда их уплотнили — один барак отдали нам. Жизни предателей абсолютно ничем не отличалась от нашей жизни. Работали они, как и все, в зависимости от состояния своего здоровья, кто под землёй, кто на поверхности. Продуктовые карточки у нас были одинаковые, зарплата — по труду, нормы выработки и расценки были едины для всех работающих. Власовцы свободно передвигались по городу, при желании могли съездить в соседний город, сходить в тайгу или за город отдохнуть. Единственное, что их отличало от других — они были обязаны сначала раз в неделю, потом — раз в месяц отмечаться в комендатуре. Через некоторое время и это отменили. Власовцы могли обзаводиться семьями. Холостякам разрешали вступать в брак, а женившимся — вызывать семьи к себе. Помню, как в наших бараках стало тесно, и во дворах зазвенели детские голоса с говором ставропольских, краснодарских, донских жителей. Да и не только их...».
Тот же «хиви» Недорезов, к примеру, был отправлен в составе рабочей команды на Норильский комбинат, где работал в качестве слесаря. Уже в 1947 году его отпустили домой. Большинство же немецких «помощников» были освобождены к 1952 году, причём в анкетах за ними не значилось никакой судимости, а время работы в спецпоселениях зачли в общий трудовой стаж.
А спустя ещё три года, в 1955-ом, вышел Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР, даровавший полную амнистию всем пассивным пособникам, в том числе и тем, кто после войны не пожелал возвращаться домой и остался жить за границей.
Эти люди были полностью реабилитированы, им полностью возвратили все гражданские права советских граждан...
Пощады не будет
Активные пособники врага были чётко определены в специальных инструкциях НКВД, разработанных ещё во время войны:
— руководящий и командный состав органов полиции, «народной стражи», «народной милиции», «русской освободительной армии», национальных легионов и других подробных организаций;
— рядовые полицейские и рядовые участники перечисленных организаций, принимавшие участие в карательных экспедициях или проявившие активность при исполнении обязанностей;
— бывшие военнослужащие Красной Армии, добровольно перешедшие на сторону противника;
— бургомистры, крупные фашистские чиновники, сотрудники гестапо и других карательных и разведывательных органов;
— сельские старосты, являвшиеся активными пособниками оккупантов.
Вот этих людей государство действительно жёстко преследовало! Было даже введено понятие «государственный преступник». Попавших под такую категорию — в зависимости от тяжести совершённых преступлений — либо приговаривали к расстрелу, либо им давали серьёзные сроки заключения — от 10 до 25 лет лагерей. Впрочем, и здесь в каждом отдельном случае органы госбезопасности старались разбираться объективно и беспристрастно.
О том, как это делалось, спустя много лет поведал бывший офицер власовской армии Леонид Самутин, оставивший после себя интересные и весьма поучительные воспоминания.
Сам он, будучи лейтенантом Красной Армии, в начале войны попал в плен, после чего добровольно пошёл на службу к немцам. Во власовской РОА дослужился до чина поручика, занимался вопросами пропаганды. Конец войны застал его в Дании, откуда пришлось бежать в Швецию. В 1946 году шведские власти передали Самутина англичанам, а те, в составе группе таких же изменников, — уже советской стороне, в особый отдел 5-ой ударной армии, стоявшей на севере Германии.
Вот что вспоминает Самутин:
«Мы все ждали «пыточного следствия», не сомневались, что нас будут избивать не только следователи, но и специально обученные и натренированные дюжие молодцы с засученными рукавами. Но опять «не угадали»: не было ни пыток, ни дюжих молодцев с волосатыми руками. Из пятерых моих товарищей ни один не возвращался из кабинета следователя избитыми и растерзанными, никого ни разу не втащили в камеру надзиратели в бессознательном состоянии, как ожидали мы, начитавшись за эти годы на страницах немецких пропагандистских материалов рассказов о следствии в советских тюрьмах».
Самутин очень боялся, что на следствии всплывёт факт его пребывания в составе крупного немецкого карательного подразделения — так называемой 1-ой Русской национальной бригады СС «Дружина», зверствовавшей на территории Белоруссии (в этой бригаде Самутин служил до вступления во власовскую армию). Правда, он непосредственно не участвовал в карательных акциях, но резонно опасался, что само членство в «Дружине» может добавить в его дело дополнительные обвинения. Однако следователя, капитан Галицкого, больше интересовала служба у Власова:
«Он повёл своё следствие в формах, вполне приемлемых. Я стал давать свои показания... Галицкий умело поворачивал мои признания в сторону, нужную ему и отягчавшую моё положение. Но делал он это в форме, которая тем не менее не вызывала у меня чувство ущемлённой справедливости, так как всё-таки ведь я был действительно преступник, что уж там говорить. Но беседовал капитан со мной на человеческом языке, стараясь добираться только до фактической сути событий, не пытался давать фактам и действиям собственной эмоциональной оценки. Иногда, желая, очевидно, дать мне, да и себе возможность отдохнуть, Галицкий заводил и разговоры общего характера. Во время одного я спросил, почему не слышу от него никаких ругательных и оскорбительных оценок моего поведения во время войны, моей измены и службы у немцев. Он ответил:
— Это не входит в круг моих обязанностей. Моё дело — добыть от вас сведения фактического характера, максимально точные и подтверждённые. А как я сам отношусь ко всему вашему поведению — это моё личное дело, к следствию не касающееся. Конечно, вы понимаете, одобрять ваше поведение и восхищаться им у меня оснований нет, но, повторяю, это к следствию не относится».
Спустя четыре месяца, Самутина судил военный трибунал 5-ой армии. После вынесения приговора прокурор откровенно сказал осуждённому следующее:
«- Считайте, что вам повезло, Самутин. Вы получили 10 лет, отсидите их и ещё вернётесь к нормальной гражданской жизни. Если захотите, конечно. Попали бы вы к нам в прошлом, 45-ом году, мы бы вас расстреляли.
Часто потом приходили на память те слова. Ведь вернулся я к нормальной гражданской жизни...».
В 1955-ом Самутин, как и многие другие активные и особо не замаранные пособники, вышел по амнистии. Впрочем, амнистия обошла тех, у кого, как говорится, руки были по локоть в крови или чем-то иным «отличился» на службе у немцев.
Этих преступников государство настойчиво искало и судило и пять, и десять, и двадцать, и тридцать лет после войны. Государство исходило из того, что такого рода изменники должны в полной мере ответить за свои тяжкие преступления. Кроме того, неразоблачённые активные пособники являлись потенциальным кадровым резервом для деятельности иностранных разведок, ставших своеобразными преемниками абвера на поле тайной войны против Советского Союза. Словом, какого-либо срока давности для государственных преступников в Советском Союзе не существовало...
Надо сказать, что преступники прекрасно осознавали нависшую над ними угрозу и делали всё, чтобы избежать заслуженного наказания. Одни скрылись за границей, где выдавали себя за «идейных противников» Советской власти и даже за жертв «сталинских политических репрессий». Другие тщательно прятались в нашей стране, годами проживая под выдуманной биографией и даже по чужим документам.
А получить такие бумаги порой было не так уж и сложно. Дело в том, что во время войны и в первые годы после неё по Европе и в по нашей стране перемещались огромные, миллионные массы людей, очень часто без каких-либо документов вообще. И в каком-нибудь лагере для перемещённых лиц или в военном госпитале достаточно было назвать любое имя и фамилию, чтобы получить временную справку, удостоверяющую личность. А потом на основании этой справки — уже гражданский паспорт и прочие постоянные документы. Этим и пользовались государственные преступники, чтобы замести свои следы.
К примеру, таким вот образом долго удавалось уйти от правосудия изменнику Родины Борису Николаевичу Ильинскому, уроженцу Канавинского района города Горького. Этот бывший офицер разведки штаба нашего Черноморского флота в июле 1942 года под Севастополем попал в плен. На первых же допросах у немцев дал своё согласие работать на врага, сообщив сотрудникам абвера немало ценной информации. В том числе и о том, что советской стороне известно обо всех шифрах и кодах, которыми пользуются немецкие союзники — румыны. В итоге румыны срочно сменили свою систему связи, и нашим стало очень сложно отслеживать передвижение вражеских войск на южных участках советско-германского фронта.
Таким образом, насмарку пошло многолетняя работа советской разведки по выявлению румынских шифровальных кодов. Понятно, что тем самым ущерб нашей обороноспособности был нанесён огромный!
В дальнейшем Ильинский стал сотрудником морского отдела Абвера, лично готовил и инструктировал вражеских диверсантов, действовавших в Крыму и на Кавказе... В конце войны ему удалось переделать свои документы на имя «рядового красноармейца Лазарева», якобы всю войну проведшего в лагерях для военнопленных. С этими документами он в 1945 году был «освобождён» из лагеря и призван в Красную Армию. Потом демобилизовался, и уехал на родину, в Горьковскую область. Здесь Ильинский получил на своё новое имя военный билет, где было указано, что весь период войны он якобы прослужил в полевой авиаремонтной мастерской в 5-ой Воздушной армии, и паспорт.
Поймали его только в 1952 году, когда «Лазарев» решил рискнуть и навестить свою мать и сестру, проживавших в Туле. Там его уже давно поджидали местные чекисты, которые вели постоянное наблюдение за квартирой родственников предателя...
Настоящую драматическую эпопею пережил и розыск карателей, которые в марте 1943 года сожгли белорусскую деревню Хатынь. Как было установлено, деревня в ходе одной из «антипартизанских акций» была уничтожена изменниками из 118-го «украинского» полицейского батальона. В 1944 году батальон влился в состав 30-ой дивизии СС, которую немцы перебросили во Францию. Там, почувствовав близкий конец войны, каратели бежали к французским партизанам и даже... успели поучаствовать в некоторых боевых операциях против немецких оккупантов!
Это дало им право получить статус «участников» французского движения Сопротивления, что само по себе даровало карателям возможность после возвращения на родину успешно пройти послевоенную фильтрационную проверку. И только в 50-ые годы, когда органами госбезопасности были тщательно изучены архивы спецслужб разгромленной нацистской Германии, удалось установить факт существования 118-го батальона. А потом начался активный розыск карателей: их искали и находили даже в самых отдалённых уголках страны.
Первые судебные процессы над полицаями-убийцами прошли в 1961-62 годы. А последний — в 1986 году, когда на скамье подсудимых оказался бывший начальник штаба 118-го батальона Григорий Васюра, успевший за 40 послевоенных лет получить статус участника Великой Отечественной войны и звание «почётного курсанта» Киевского высшего военного училища связи, где будущий начштаба карательного батальона учился в 30-ые годы. А заодно он сделал неплохую служебную карьеру, став председателем самого передового совхоза Киевской области! Говорят, что для партийного руководства Украины разоблачение и арест Васюры стало настоящим шоком...
Не менее драматичная эпопея выпала на всесоюзный розыск изменников из так называемой "Кавказской роты» СД, оставившей во время войны кровавый след на большой территории — от Кубани до Польши.
Из обвинительного заключения по делу изменников Родины (Краснодар, 1964 год):
"Зондеркоманда СС 10а, будучи созданной гитлеровским командованием ещё на территории Германии, в 1942 году была переброшена в Крым, где приняла активное участие в борьбе с крымскими патриотами, производя среди жителей Крыма массовые экзекуции. Через несколько дней команда перебазировалась в Мариуполь, затем на территорию Ростовской области, а позднее в город Ростов-на-Дону…
Совершая повальные обыски и аресты советских людей, палачи команды применяли к своим жертвам неслыханные жестокости, изощряясь в методах пыток и истязаний ни в чем не повинных советских граждан…
Истребление мирного населения… производилось с помощью автомашины, именуемой душегубкой и путём массовых расстрелов. За время нахождения команды в Ростове карателями умерщвлено, расстреляно и заживо закопано несколько тысяч советских граждан, в числе которых были женщины, старики и дети.
С оккупацией гитлеровскими войсками города Краснодара зондеркоманда в начале августа 1942 года из Ростова переехала в Краснодар. С прибытием команды в Краснодар в городе начались аресты, обыски и массовое истребление населения…
В городе Краснодаре был создан ряд карательных групп зондеркоманды: в Новороссийске, Анапе, Ейске и других городах края.
В начале 1943 года зондеркоманда СС 10а в связи с отступлением гитлеровских войск из Краснодарского края перебралась снова в Крым, а затем через несколько дней прибыла в Белоруссию и разместилась в городе Мозыре.
Прибыв в Белоруссию, обвиняемые совместно с другими эсэсовцами команды, которая к этому времени была переименована в "Кавказскую роту" СД, приняли активное участие в борьбе с белорусскими партизанами и другими патриотами Белоруссии. Только в одной деревне Жуки Мозырского района карателями… было истреблено более 700 советских граждан.
В конце лета 1943 года "Кавказская рота" прибыла в Польшу, разместилась в городе Люблине и была предана Люблинскому СД. В Польше так же, как и на территории СССР, каратели принимали активное участие в борьбе с польскими патриотами и в расстрелах мирного населения.
Весь путь зондеркоманды СС 10а, а позднее «Кавказской роты, обагрён человеческой кровью, омыт слезами женщин и детей, сопровождался криками истязаемых и плачем маленьких детей, просящих карателей не убивать их...».
Один из следователей КГБ, который вёл дело по «Кавказской роте», через многие годы рассказывал мне :
"Дело было очень сложное. Жители тех районов, где орудовали каратели, как правило, принимали их за немцев: они были в эсэсовской форме. После войны те из них, кто по каким-то причинам вернулся в СССР, скрывались под чужими именами в самых разных частях нашей Родины. Например, в Сибири. Сложно обстояло дело и с другими. Мало найти преступника. Необходимо доказать его вину. А свидетелей приходилось разыскивать лишь по их именам. Пришлось допросить сотни людей. Вместе с ними выезжать на места содеянных преступлений.
Мой подследственный, оказавшись в 1945 году в СССР, жил далеко от дома, не поддерживал никакой связи с семьёй — женой и сыном. Когда его арестовали, он утверждал, что в роте нёс лишь сторожевую охрану. После предъявленных обвинений на основе трофейных документов о деятельности «Кавказской роты» он вынужден был во многом признаться. Особенно этот предатель зверствовал на Северном Кавказе. В Армавире он как старший группы вместе с подчинёнными уничтожил много советских людей. Лично загонял их в душегубки, расстреливал. С такой же активностью действовал он и в Белоруссии...".
Этого палача суд приговорил к расстрелу...
... Как правило, на каждого государственного преступника заводилось розыскное дело, по стране рассылались специальные ориентировки, где указывались данные о совершённых им преступлениях и характерные личные приметы. Методы в розыске применялись самые разнообразные, они и сегодня во многом находятся на оперативном вооружении правоохранительных структур при поиске преступных элементов. В данном случае чекисты особое внимание уделяли лицам, которые во время войны проживали в западных районах страны, находившихся под немецкой оккупацией, и при этом вели уединённый образ жизни, не поддерживая внешних родственных связей. Также подозрение вызвали лица, у кого в военном прошлом обнаруживалась путаница с документами или с биографическими данными, кто в общении с людьми по непонятным причинам вообще старался уходить от темы войны. А порой вполне обоснованные подозрения всплывали в самых неожиданных и непредсказуемых жизненных ситуациях, причём в отношении людей, имевших на первый взгляд просто безупречную биографию... Словом, существовало множество примет и признаков толкавших госбезопасность к внимательному изучению того или иного человека.
Вадим Андрюхин,
лавный редактор
Источник: